V. В Кильдинский погост

Не во всей Лапландии, однако, бывает теплое лето; местности, открытые северному ветру, и в июле холодны. Чтобы очертить их, расскажу свой путь в Кильдинский погост, отстоящий на 60 верст от Колы. Весь этот путь пришлось сделать пешком, с грехом пополам переправляясь через встречавшиеся нам речки и потоки. Расстояние значительно увеличивалось дальностью бродов от направления моей дороги. Но всего хуже были ночлеги в мокрых низинах. По ночам меня одолевала такая стужа, что, просыпаясь, я находил платье и одеяло одеревеневшими. Близ самого погоста ночью стоял непомерный холод; я должен быль зарываться в песок и так просыпать до утра. Можно было, разумеется, пойти в теплую вежу лопаря; но там духота, чад, дым от костра. В самом погосте я нашел нескольких лопарей; все они лежали в тифе. Не могу при [42] этом не вспомнить комического случая, когда я поневоле должен был разыграть роль доктора-самозванца. В веже, встретившейся по дороге, лежал больной лопарь, жестоко жаловавшийся на страшную боль внутри, продолжающуюся три месяца. Семья горевала, потому что некому было работать на нее. Проводник мой, которого я вылечил хинином от лихорадки, сообщил больному, что я большой ведун (т. с. чином выше колдуна), что я умею белым порошком заговаривать болезни и выгонять из человека всякого черта. Семья пристала ко мнe неотступно. Что было делать? Сказать, что я не силен в магии, значило вызвать недоброжелательство всего окрестного района; мне бы никто не поверил и из ведуна доброго я был бы разжалован в ведуна злого, которому всякий добрый лопарь вместо хлеба обязан подать булыжник. Выхода не было. Наконец, я с глубокомысленным видом подал больному бывшую со мною коробку мятных лепешек. С величайшим благоговиением принял ее лапландец, перекрестился, чтобы убедиться в отсутствии дьявольщины, и, закрыв глаза от священного ужаса, проглотил первый прием этого таинственного зелья. Сказать правду, возвращался я через несколько дней [43] в этот погост не совсем спокойно. Что, если умер? — шевелилось в голове. Представьте же себе мое изумление, когда я застал его совершенно здоровым. Незаслуженно я должен был выслушать выражение пламеннейшей благодарности, причем признательный пациент в порыве великодушия зарезал оленя и собственноручно клал мне в рот куски оленьего сала. Долго после того я не мог оправиться от этого благодарственного торжества, послужившего достаточными, наказанием за мое самозванство. С тех пор долго мне не было покоя. Один лопарь приносить пулю и требует, чтобы я заговорил, ее на оленя и медведя, другой просить навести больше птицы в леса и заклять волков в тундре. Третий требовал неотступно, чтобы у его жены родилось двое мальчиков, и так далее... Возвращаясь назад отсюда, я застал на дороге еще худшую стужу. Раскладывали мы костры — не помогало. Повернешься к огню ногами — спине и голове невыносимо холодно, ляжешь к нему головою — ноги словно льдом обложены... Зато, как только мы зашли за первый высокий хребет, стужи как не бывало.