III. Озера, реки и водопады

Очень ошибется тот, кто будет судить о Лапландии по картам этой страны. На них она является болотистою гладью, по которой прямыми линиями струятся покойные реки. В действительности не то. Это страна озер, рек и гор. В западной ее половине, где был я, болот не встречается вовсе.

Между громадными вершинами извиваются змеистые реки, в котловинах сверкают озера, словно серебряные щиты великанов. Лапландские реки — это сама красота. Они сплошь перегорожены порогами, на каждой есть два или три водопада. Даже ничтожные ручьи, притоки, и те образуют так называемые падуны*). На одной Туломе, на прим., пять порогов: Сухой, Кильбуха, Сосновец, Кривец и Юркин, не считая грандиозного водопада. На реке Коле двенадцать порогов, на Вороньей семь, на Ернышне одиннадцать. Течение этих рек на картах указано фантастически. Часто две реки, одна впадающая в океан, другая во внутреннее озеро, соединяются истоками и, таким образом, является одна большая, в действительности несуществующая. Вместо притоков я находил смежные горные кряжи, а там, где по картам не оказывалось ничего, текут большие реки. Громадные озера на поверку оказываются маленькими, маленькие — крупными. Оставляя собственные имена и точные указания моему специальному исследованию, я позволю себе краткими чертами набросать картину лапландского пейзажа.

С вершины горы, внизу, под вами вся, озаренная ярким полуденным солнцем, сверкает приозерная глушь. Гранитные гребни и кряжи одеты еловыми и березовыми лесами. Изумрудными извилистыми полосами ложатся луга между откосами, по дну ущелий бегут ручьи... Река огибает громадный выступ серого утеса, из черных трещин которого величаво тянутся вверх сосны. Дальше та же река образует плесы, и вам с вышины видно, что на пространстве каких-нибудь десяти — двенадцати верст таких плесов до шести. Чем ближе к югу, Тем и раститель[24]ность больше изменяется. Сначала по берегам зеленеет только дикий лук, дальше воздух наполняет густой аромат душмянок, а там еще дня два пути — и чаща дикого шиповника льет по ветру свое тонкое благоухание. На самом горизонте фиолетовыми очерками рисуются далекие горные цепи. В плесах течение почти незаметно. Тут развертывается жизнь, полная дикой прелести; вдоль берегов стаями поднимаются травники, куропатки, кривцы и порхалицы. На зеркале воды извилистыми линиями чернеют молодые выводки с старыми опытными гагарами впереди. Словно серебряные искры, сверкают на солнце чайки, а в высоте черными точками висят орлы-рыболовы, кречеты. Дичь непуганая. Гагары проплывают мимо самой лодки, не уклоняясь в сторону. Звон ручьев и птичий гам всюду преследует вас. Взалестки поминутно опускаются на воду, за ними выскакивают кумжи, хариусы и щуки. Вода необыкновенно прозрачна. На большой глубине можно отличить сига, словно провисшего среди зеленоватого простора, юркую щуку, гонящуюся за мелкой рыбой, и плоскую, ленивую камбалу. Водоросли выбрасывают вверх свои прелестные цветы, А вдоль берега вам встретится на вершине скалы, на самом солнечном припеке, [25] ветвисторогий олень; на выступе камня над водою стоящий медведь, который не удостоить вас своим высоким вниманием. Раз за полверсты от меня этот властитель лапландского лесного царства переплывал плес. Грузно двигалась вперед в серебристой влаге эта тяжелая масса. Выйдя на берег, он отряхнулся и выждал пока моя лодка не сравнялась с ним, точно он хотел приветствовать меня на рубеже своего царства. Острова на плесах поражают вас своею идеальною красотою. Часто они заросли лесом, часто просто голые скалы. Иногда утес, торчащий из воды, растрескался и расщелился. Из трещин вырываются вверх стройные стрелки елей и вам кажется, что они растут прямо на голом камне. Иногда посередине плеса зеленеет одна березка. Клочок земли под нею так мал, что его не видно. И всюду безлюдье! Но еще красивее места реки, перегороженные порогами. Вот, например, на выдержку опиcaние двух из них. Была ночь; мы подплывали к порогу “Сухой” на Туломе. Синь лежала над нами. На воде клочками серели полосы тумана. Вплывешь в такой клочок — и весь измокнешь. Меня разбудил грохот порога. С неудержимым ревом Тулома стремится здесь между скалами, спиралью перегородившими реку. С берега я видел, как одно бревно, прежде чем обойти порог, сделало до тридцати восьми оборотов. Массы белой пены взмыливают подножия этих утесов, вода между ними бежит грудью, “яро бежит”, как говорят лопари. Кривец эффектнее. Лодку здесь бросило о камень, как щепку. От быстроты течения кружило голову. Раз челнок защемило между двумя камнями, и мы едва выбрались живыми; в порогах видно, как массы семги проплывают вверх по реке. Останавливаясь перед черными каменьями, поросшими в воде длинными моховыми нитями, или выходя на берегу у порогов, мы всюду замечали медвежьи следы. Чтобы очертить лапландские водопады, приведу описание одного из них, “Падуна”, близ Ното-озера, на Туломе. Шум его слышен был за девять верст. За пять — он оглушает. Мы шли к нему по горам, где нас застала ночь. Я было вошел в лопарскую вежу, оставленную хозяевами, но невыносимая духота выгнала меня вон. С этой ночи в Лапландии я спал на открытом воздухе, на берегу или в луговине. За ночь подо мной иногда опускалась почва. Утром проснешься в луже — и ничего. Зато первую ночь мне досталось порядком. Совершенно неожиданно меня разбудил вой волков.

Шестеро или семеро хищников любовались моею особою из-за деревьев. Я видел блеск их глаз, их темные силуэты, едва намеченные во мраке ночи. Я слышал щелканье их челюстей, их голоса раздражали нервы. Деваться некуда, оружия никакого. Если бы волки напали на меня, я был бы им легкою добычею. До рассвета я просидел у воды, лицом к лицу с ними. Но с зарею вдали мелькнул олень и волки кинулись за ним, оставив меня в покое. Другой раз ночью я упал с берега в озеро вместе с оборвавшимся песчаным выступом. Случалось, всю ночь идет дождь, но за день так устанешь, что только крепче завернешься и спишь. Раз лисица, судя по следам, унесла у меня мешок с провизией; я остался без соли и без хлеба, на одной рыбе. У лопарей тоже не было соли и хлеба. Две недели пришлось питаться полусырой кумжей и сигами, возбуждавшими во мне, наконец, едва преодолимое отвращение. Таким образом, неся багаж свой на плечах, мы шли к водопаду по крутым, почти отвесным варакам, обрываясь вниз, попадая в черную чащу, едва ступая по прибрежному песку, смешанному с илом, в который ноги уходили до половины. Наконец, на высоком выступе горы мы остановились пораженные, изумленные... Тулома, перегороженная порогами, делала крутой изгиб. Вся она была покрыта пеной. Разбиваясь на множество течений, река гремела в беспорядочно навороченных скалах. На гребнях утесистого берега чернели леса за лесами. Позади, составляя главное пятно этой картины, неистово ревел громадный водопад, пугая душу своею стихийной мощью. Тулома падает здесь с отвесной высоты шести сажен. Вода низвергается одною массою с грохотом, вращаясь вокруг гигантских скал, прорезающих ее белую пену. Точно живое чудовище бьется и реветь в этой стремнине. Иматра, Кивач жалки в сравнении с этим полярным великаном.

В самом водопаде пена идет не сплошною массою, а катится, или, лучше, клубится волнами. Скалы словно вздрагивают под вами. Я заметил, что обрыв скалистого берега над самым углом падения воды довольно полог; казалось возможным спуститься. Я стал сползать вниз и уже на половине дороги понял всю рискованность задуманного предприятия. Но сверху смотрели лопари. С ними мне приходилось идти на Ното-озеро, на Кодовские горы. Обнаружить малодушие — значило потерять их уважение. То вися на руках над ревущею внизу бездной, то скользя по мокрым карнизам и поминутно рискуя оборваться, то останавливаясь в недоумении над отвесными скатами без малейших трещин, я тем не менее спускался все ниже и ниже. Разбуженные мною чайки хлестали мне в лицо своими крыльями, мокрые лишаи на скалах заставляли меня чуть не падать. Снизу оглушал водопад. Шапку куда-то сорвало. Нога как-то неловко ступила на камень мокрый и скользкий. Моментально я ринулся вниз. Не могу дать себе отчета, как мне удалось попасть рукою в щель скалы. Я не мог перевести дух, что-то сжимало горло. Руки коченели и затекали... Сколько времени это продолжалось — не знаю, может быть, несколько минут, может быть несколько мгновений. Я очнулся, когда что-то хлестнуло меня по голове. Смотрю — веревка; спустя минуту меня вытащили вверх. “Счастлив ты, — говорили мне лопари: — бревно еловое, если сверху сбросить, на берег только щепки выкинет!..”

Озера Лапландии — особенно большие, каковы Нуот, Имандра, Мурд, Ковдо и др. — богаты рыбой и необычайно прозрачны. Бродя по берегам, то спугиваешь массы рябчиков, то встречаешься с медведями. Моему проводнику-лопарю только раза два пришлось стрелять [30] в них. В остальных случаях эти косматые хозяева лапландского чернолесья почтительно уступали нам дорогу и только издали неуклюже покачивали головами, словно выражая нам свое неодобрение. Все озера вообще чрезвычайно бурны; на Нуот-озере мы выдержали, например, две бури, опасные потому, что здесь нет правильного волнения. Вода точно кипятится в котле, и как ни работай веслами, лодка все на одном месте. При этом челнок захлестывает отовсюду. В нем, по обыкновению, оказывается течь и в одно время приходится бороться против бури и вычерпывать воду. Раз нашу лодку разбило о скалы, хотя дело окончилось так же благополучно, как и в Кольской губе. По берегам этих озер я всюду находил железо, частью свинец и даже, впрочем не ручаюсь за верное, медь. Сверх того, мне встречались большие шиферные горы и целые массы слюды, издалека сверкавшие на солнце своими изломами... В речeнках, впадающих в озера, попадаются жемчужные раковины, только самый жемчуг в них синь и неправилен. Таковы, напр., Гремяха, Венчина, Шолна и др. потоки. Поднявшись по одной такой реке, я попал на замечательный феномен. Тут возвышались гранитные скалы идеально правильной формы. [31] Точно они были обтесаны какими-нибудь гигантами. Они казались полированными пьедесталами для грандиозных памятников; даже росшие внизу были жалкими пигмеями сравнительно с этими великанами. На лапландских же озерах испытываешь, как вообще ошибочны наши сведения об этой стране. Мы слышали и читали о суровости ее климата даже и летом. Проезжая по Имандре от Иок острова к Бабенге в средних числах августа, я никуда не мог укрыться от страшного расслабляющего зноя. Мне казалось, что мозг растапливается в голове моей; я пробовал укрыться под мехом — еще хуже. Солнце буквально жгло. Я купался раз по двадцати в день и это нимало не помогало. От такой высокой температуры являлось томительное состояние духа, равнодушие ко всему окружающему. Нельзя было даже заснуть. В разгоряченном мозгу рождались мучительные галлюцинации. Положим, лето 1873 г. было исключительное. Откосы Хибинских гор, засыпанные снегом, обнажились и только высочайшие глетчеры сверкали на солнце; ярким, режущим глаза блеском. Тем не менее я имею теперь полное основание заявить, что климат Лапландии безусловно лучше более южных местностей Архангельской и Улеаборг[32]ской губерний. Дело в том, что громадные горные хребты заслоняют эту часть Кольского полуострова от северного и северо-восточного ветров. Сверх того, плавал по озерам и долинам, находишься в фокусе, где сосредотачиваются солнечные лучи, отраженные стенами гор, окружающих эти пункты. Было еще одно мучение на озерках. Над водою иногда стояли тучи — так в версту ширины и длины. Вплывешь в этакую массу — и утопиться рад от жгучей боли! Туча не туча, а просто громадный рой комаров, густо носящихся в воздухе. Мы плыли ослепляемые, чувствуя сильные уколы, не зная куда скрыться. В глаза, в нос, в уши залезали эти кровопийцы, забивались в платье... лопари бросали весла и кидались в воду. Тучам, казалось, не было конца и предела. Прибавьте к этому, что лапландский комар не наше смиренное насекомое. Он прокалывает кожу оленя. Целые стада этих животных часто бросаются в бездны и гибнуть, спасаясь от комаров. Еще хуже были оводы, тоже роившиеся тучами... Да и в горах было не лучше, часто с вершины я замечал словно туман внизу, над пропастями и в пропастях; при ближайшем знакомстве туман этот оказывался сплошною массой комаров. Начиная с р. Нивы и южнее, комары пропадают, но взамен являются мошки. Трудно сказать, что из них лучше или хуже. Мне кажется, что удары бичей легче этих миллионов уколов, наносимых разом. Я доходил до обмороков и долго после не мог оправиться от таких неожиданных сюрпризов... У лопарей есть предание, как один рыболов душу продал черту за два величашия блага, какие только могут представить себе эти номады: 1) чтобы его комары не кусали летом; 2) чтобы зимою у него было всегда вдоволь оленины.... Рассказывают, что в горных ущельях находили мертвых лопарей, погибших от комаров. В этих случаях комары преследуют охотника сплошною тучею, пока он не выбьется из сил и не упадет, кончая жизнь в страшных мучениях!..

*) Водопады и пороги.