Наша райда и отправилась именно в летние жилья, на берега озер и рек. Дойдя до определенного пункта, все остановились. Собралась суйма. Погорланили и решили, кому куда. Кто уйдет на летовища до августа, кто к морю до Ильина дня, чтобы потом перейти на те же летовища. С августа положено уходить на осенние ухожья — промышлять куниц, лисиц, выдру, росомаху и медведя… Через час после того, как разошлась суйма, райда рассыпалась. Одни взяли на север к морю, другие на юг к озерам. Всякая семья отправилась в одиночку, благо дорога целиной идет. Ребятишки заливались громким хохотом, собаки повизгивали. Было вообще шумно.
Последуем за одной из этих семей.
Спустя день или два, она прибудет на берег озера, до половины еще окованного льдом. Отдыхать тут некогда; нужно разом прини[98]маться за дело: отыскать старую вежу, поправить ее, как приведется, да высушить сети и мережи.
Как тупа зимнее жилье лопаря, так вежа — летнее домовище его. Прежде он не знал другого жилища и только с приходом русских стал строить бревенчатые срубы. Вежа — просто шатер из жердей, крытый дерном. Часто летом вся она покрывается травою и издали кажется невысоким зеленым холмиком. В вежах лопари, уходя куда-нибудь, непременно оставляют рыбу, немного хлеба и соль. Мы часто заходили в пустые вежи, где были тем не менее иконы, утварь, медные котлы. Оказывалось, что хозяева ушли на другое озеро, в полной уверенности, что их драгоценности будут целы. Пол вежи устилается березовыми вениками. Прямо против двери всегда деревянный, на деревянных петлях, помещается очаг посредине жилья. За очагом перпендикулярно к стене идут два бревна, между которыми находится место для семейных сокровищ и утвари. Для этого же у задней стены приделываются полочки. На них — иконы и что подрагоценнее: глиняная посуда, суздальские картинки, стекло, зеркало. Вдоль задней стены тянется жердь, на которую развешиваются: вареги, обувь, [99] платье. Все в веже имеет свое место, все строго распределено. Направо от очага ложатся мужчины, налево — женщины. У дверей, вне вежи, привязываются к колышкам собаки, иначе они растаскали бы всю рыбу из ям, где ее вялят лопари.
Как только семья приехала на весенний промысел, оленей выпускают. За стадом следит собака и замечает, куда деваются животные, какую тундру они выбирают для пастбища. Да и сами олени не уйдут далеко. Если стадо очень велико — при нем два или три мальчугана. Бараны остаются около вежи. Они помещаются на ночь с хозяевами или им строят особенный амбарчик.
Лето для лопаря лучшая пора. С вечера жена его или дочь забросит сети в воду, поставит мережи; утром выплывает за ними на самодельном челноке и иногда вытащит пудов с пять добычи. Выбросив мелкую рыбу обратно, лопарь остальную, не жалея бросает в котел, иногда пуд, два, три сряду. Куда же ее девать иначе? Будь соль, он бы заготовил ее надолго, но цена на соль стоит высокая, копеек по 5 фунт, да и то не достанешь. Так что летнего улова лопари совсем не ценят. Сварят, съедят, что могут, — остальное собакам. Тут попадаются [100] аршинные сиги, жирные кунжи, форели, хариусы, щуки, крупные окуни и большие налимы. Плывя в лодке по такому озеру, лопарь видит все до дна. При этом нужно заметить, что лапландская рыба необыкновенно вкусна. Местный сиг гораздо вкуснее невского сига. За недостатком соли рыбу солят древесной золой, но приготовленная таким образом, она полуразлагается, принимает красный цвет и невыносимый запах. Зато осенью, когда настанут холода, лопари потребляют рыбу умеренно, а весь излишек замораживают и сбывают купцам в Кандалакшу, откуда ее везут в Шунгу на ярмарку. При этом за пуд хороших сигов лопарь получает 50 коп., а в Шунге кулак-кандалакшанин получает за него до 4 р.; так и со всей остальной рыбой…
Солнце только-что встало… По озеру, в заводьях, поднялся гомон проснувшихся гагар, гусей, уток, лебедей. В береговой чаще звонко перекликаются тетерева, белые куропатки, рябчики, кривцы и порхалицы. Несколько чаек уже взмыло в ясную, безоблачную синь… С озера потянулся туман и все выше и выше ползет по берегу, цепляясь за серые скалы и свертываясь в узкие раскидистые тучки.
Едва заметна на выступе песчаного мыса [101] темная вежа — это единственное жилье среди полнейшего безлюдья верст на двадцать в радиусе. Птичий гомон разбудил собачонку, привязанную к колышку. Рвется она и мечется, оглашая окрестности громким лаем и унылым жалобным взвизгиванием… Проснулись и в веже. Немного отворилась дверь, как-то боком выползла оттуда простоволосая лапландка в своей юпе, зевнула на солнце, лениво оглянула окрестности и присела тут же, глядя на отражение громадной шиферной скалы и крупного, матерого оленя, пробирающегося на противоположном берегу сквозь чащу березовых порослей… Выползли и еще люди… Чешутся, бессмысленно оглядываются… А собачонка так и рвется к ним, так и разливается ласковым тявканьем. Один лопарь бултых в воду, за ним другой, третий… Пополоскались и вышли назад. С юп течет вода, что ж из этого — солнце обсушит. Пожилая лопарка с дочерью спустили на воду лодку и поплыли вытаскивать сети. Другая дочь набросала дров и валежнику. Пока вернулся челнок, на берегу уже трещал и разгорался костер. Вода вскипала в котле…
Сети вытащены. Рыба покрупней отобрана. Лопарь вспорол ее, выбросил внутренности и, не очищая кожи, бросил несколько щук, [102] хариусов да крупную, желтовато-розовую конжу в котел. Старуха-лопарка взяла сигов, посадила их на полочке к огню обжариваться в собственном соку. Семья собралась… молчание… никто ни слова, только позевывают — да и говорить лень.
Поели, остатки бросили собакам. Двое юношей отправились в лес и в горы осматривать силки. Третий с ружьем ушел на тундру — не встретится ли олень, росомаха, выдра, лисица или горностай. Остальные легли спать. Соберутся к обеду, опять вытянут сеть, сварят уху — и опять спать. Под вечер девушки начнут заготовлять домашнюю утварь из бересты, разрисовывая ее узорами… А там ночь и снова до утра. Так и все лето… Лицом к лицу с природой, то на охоте, то на отдыхе, лопарь оправляется от зимней голодовки, отъедается, отъедаются и тощие собаки. Те лопари, что ушли на морской берег, тоже жуируют по-своему. Выбросят промышленники тресковые внутренности или головы — лопари подберут на уху. А то участвуют в промысле вместе с русскими, только получают половинную долю против них, работая чуть не больше русских. Но к Петрову дню уже и эти уходят на свои летовища.
Летом, таким образом, лопарь ведет [103] счастливую жизнь дикаря, которому можно есть до отвала и спать сколько угодно. Бывают и своего рода развлечения в это время. Наедет кто-нибудь. Тогда всю ночь около вежи горят костры. Вокруг, под треск и шипение пылающих сучьев, беседуют лопари про старое время, когда лучше жилось этому мирному северному номаду, когда всего было вдоволь: и рыбы, и птицы, и зверя, — такого зверя, какого теперь и на свете нет. Богат был лопарь и не кланялся русским. Они сами приходи чествовать его. Много было у него угодьев разных, дикие олени кишмя кишели на вараках. Медведей сотнями били. Теперь все пропало, лопарь обнищал и стал батраком у русского. И девушки лопарские в старину вольней были, что на них жемчугу, серебра да украшений разных болталось. Об водке в ту счастливую пору лопари и не слыхивали! Окончатся рассказы о старине, начнут собеседники передавать свои приключения на охоте. Один лопарь посреди плеса по горло в воде сидел почти сутки, другой упал в пропасть, да три дня как пласт оставался там, пока не отлежался. Третий провел ночь в пещере с медведями. Четвертый на Хибинах чуть не умер с голоду, пятого змеи в сонгельском чернолесье [104] преследовали. Шестой забрался было к финнам, на норвежскую границу, да и жизни не рад стал — чуть его не убили…
Слушатели только покачивают головами в такт, неотступно глядя в пламя. А ночь без света и без тьмы, белесоватая, окутывает туманом сырые понизья… И долго длится беседа. Уже вершины гор охватывает алый отблеск, уже дичь проснулась, в заводьях уже где-то далеко-далеко слышится рев медведя, с высоты доносится хищный клекот орла, а костер все еще трещит и пылает…
Наконец, один, воодушевленный беседой, зажмуривает глаза и, покачиваясь из стороны в сторону, начинает монотонную импровизацию. Поет он про все: о чем слышал, что видел. Девушка сидит перед ним — о ней поет, охотник — об его промысле. Оленей увидит, начинает рассказывать, как дикое животное живет на вараках, как оно хоронится на ягелевых вершинах от волка и медведя… Нет никого, а петь хочется, запоет о себе, какой он ловкий и хороший лопарь, как ему хорошо живется здесь у озера, как весело сидеть у пылающего костра, какой улов послал ему Бог за это лето…
Саамские словари
Ловозерье