VII. Луга и река Ена

В юго-западный рукав озера Имандра — Бабенский, впадает извилистая и красивая река Ена. От провожавших меня лопарей я слышал, что по ее берегам поселились и живут никому неведомые люди. В Коле о них не знали ничего. Лапландцы считали этих переселенцев чуть не ведунами. Толковали, что у них пропасть стад, превосходные пастбища, огороды и даже нивы. Как было не отправиться туда? Со мною пошел славный молодой лопарь Бархатов, и на третий день нашего похода я уже не знал, где мы, так непохожа была природа этого края на Лапландию. Представьте себе изумрудным блеском отливающееся луга, густую и до того высокую траву, что проводник иногда про падал в ней, идя впереди. Только по колыханию верхушек этой травы я узнавал направление, по которому идет Бархатов; иногда показывалась его шапка, редко сам. И та[50]кие пожни тянулись не на версту и не на две, а чуть ли не по всему течению Ены. При этом трава сочна, нежна и ароматична. Острова по Ене тоже сплошь, заросли такою зеленью. Во время ветра мягко стелется она красивыми волнами, тихо колышутся луговые цветы, преимущественно белые, точно зонтики разбросанные повсюду... В траве пропасть птицы, массами она подымалась на каждом шагу, прямо из-под ног. Уже на третий день нашего пути, там, где река образует крутую излучину, я увидел впереди чье-то жилище, просто тупу, потом другое, третье и т. д. Они оказались не скученными в село, а разбросанными на большом районе, одно от другого версты на две, на три... Везде попадалось множество прекрасного скота, коровы были крупны и сильны. Говорять, что на каждую тупу их приходится около 12. Попадалось много оленей, баранов. Поселенцы, при ближайшем знакомстве оказались вышедшими из Улеаборгской губернии финнами. “Неведомые люди” на меня смотрели тоже как на неведомого человека. Сбегались к берегу, грозили мне ножами, кричали что-то по-своему. Богатые хозяева Адам и Сиппа, к которым я попросился в избу, приняли меня не совсем ласково. Сиппа стал с[51] ружьем у своего дома, и только когда убедился, что я пришел не с целью выгонять их отсюда, направленное в меня дуло опустилось и недавний враг с поразительным радушием предложила мне все, что у него было. Адам, к которому я подплыл вечером, сначала чуть не пырнул меня ножом. а потом оказался добрейшим и гостеприимнейшим малым. Нужно видеть эти коренастые фигуры, эти мужественные лица, чтобы довериться им вполне. Несмотря на нежелание Бархатова оставить меня, я отпустил его и, проплыв Ену с финнами, не только не раскаивался в этом, но, напротив, постоянно находился в положении обязываемого человека. Наконец, мне удалось увидеть и нивы этих колонистов. Они сеют ячмень: урожай дает им от сам 6 до сам 9. Есть огороды, где растет картофель, репа и брюква. Пробовали сеять они капусту, но она пошла вся в трубку. Переселенцы страшно боятся, чтобы их не послали назад в Улеаборгскую губернию. “Что вы сделаете, если к вам приедут власти? — Не пустим их. Место у нас дикое, войско к нам не придет. А в случае чего, есть ружья и ножи: будем защищаться... Сколько лет мы трудились, и все это добро бросать!..” Я их успокоил, [52] им не только никто не хотел мешать, напротив, принимались меры помощи переселенцам. Во всякой тупе у финна была библия. Все грамотны; мальчики ходят учиться к одному из братьев Сиппа. У финнов здесь превосходные рыбные ловли. Пастбища и луговины покрыты такою густой и высокой травой, что один из Адамсов заблудился в полях и погиб там. Его нашли уже зимою, и то расклеванным вороньем и обеденным волками.

Если природа Лапландии прекрасна, если вы уже не считаете этот край царством ужаса и смерти, то я надеюсь указать, как много таится высокого, доброго, честного в душе его номада...

Денег у меня оставалось самое ничтожное количество. Пускаться далее не было возможности и я пошел зигзагами на Кандалакшу. На озере Умма я встретил опять одичавшую семью лопарей, уплывших от меня на середину водяного простора и упорно державшихся там, пока я стоял на берегу. Еще далее, близ горы Волчьей, я нашел две вежи с голодающим населением; несчастные обступили меня со всех сторон, умоляя дать им хлеба. Озеро, где они промышляли, отчего-то оскудело рыбой — и голодная смерть неминуемо грозила этим номадам-рыболовам. Прежде они были на других угодьях, но оттуда их выгнали комары и оводы. Новые места оказались еще хуже... Наконец, до первого русского села, Кандалакши, оставалось не более трех дней пути.

Я отпустил лопарей и, руководствуясь их указаниями, один пошел вперед оленьей тундрой и лесами. Еловые и сосновые поросли, очевидно, вымирали, захваченный ягелем, гнилые пни немощно стояли в этой белой, словно саван, одежде и новые горные цепи подымались передо мною и уходили вдаль, но тут уже кончались привольные пустыни Лапландии.

С Плесцовых гор шла окраина, занятая исстари первонасельниками русскими, потомками ушкуйников, грабивших отсюда чудь белоглазую, Я вступил в эту русскую полосу земли с чувством некоторой грусти. Позади оставалась величавая, дикая, своеобразная глушь, которой я был обязан лучшими впечатлениями моей жизни. И сердце невольно тосковало по этим захолустьям. В самое короткое время в путешественни [54] уже развивается та цыганская страсть, та жажда нового, никому неведомого, которая знакома всякому, путешествовавшему по многообразным и неисчислимым пустырям великой земли русской.