VI. Леса

Горы, озера и реки Лапландии достаточно уже очерчены мною. Остается только один пробел в общей картине этой страны — ее леса.

Верстах в двухстах от Пермес-озера лежит Лавозеро. Мне страстно хотелось видеть этот уголок. Весь путь, разумеется, нужно было сделать пешком. Взятый из Кицкой станции проводник оставил меня; желающих идти на Лавозеро не оказывалось. Только на другой день пришла сюда лапландка, муж которой ушел на речку Кильжуху, по дороге на Лавозеро. Она бралась проводить лишь только до этой речки. Оттуда я должен был идти один. Долго думать было нечего, через час мы вышли. Нам пришлось бродить по чернолесью. Тропинки не было. Лопарка шла впереди с топором. Она буквально врубалась в сплошную чащу. Раз, в целый день пути, мы сделали только шесть [45] верст, отдыхая не более двух часов. Часто, чтобы пройти несколько шагов, нужно было часа полтора работать топором, обрубая ельник. Как-то версту мы сделали ползая под нижними сучьями елей и, как угри, извиваясь во мху. Часто сквозь стволы лесных деревьев белели горы, покрытые ягелем. Раза два я шел еловыми и сосновыми порослями, очевидно, убитыми ягелем. Гнилые пни немощно стояли в этом море оленьего мха. Зато лесное царство иногда бывает замечательно красиво. В его глуши гремит водопады, [46] шумят пороги. Особенно эффектна эта картина, когда солнце ударяет в лес уже во время заката; березки кажутся насквозь золотыми, а ели за ними образуют почти черный фон... Деревья достигали до двух с половиною четвертей в диаметре, но севернее они умиляются, и сторона их, обращенная к полюсу, обнажается от ветвей, которые беспомощно протягиваются на юг.

По нашему пути растительность была так густа, что грациозные стрелки высоких елей едва могли вырваться из обступившей их березовой чащи, а березняк, в свою очередь, едва выпутывался из сочной и высокой травы... В этих трущобах финского захолустья водятся и змеи, черные и пестрые, толщиною иногда в руку. По словам лопарей, змея только тогда бросается на человека, когда с нею детеныши; змеи переплывают и плесы, эти черные с желтыми кольцами...

На четвертый день пути мы прибыли на Кильжуху. Муж проводницы жил у самого порога, в виду громадной горы, стоявшей одиноко среди темного лесного простора... Отсюда мне нужно было идти одному. Кильжухой я поднялся до Кучши, впадающей в Лавозеро. Раза два я обходил притоки. Путь был [47] бы невозможен, если бы кое-где через реки не были нагромождены природою массы камня. В пустыне я был один. Я не боялся зверя, меня пугала только возможность заблудиться и, следовательно, погибнуть голодною смертью. Компас и морошка спасли меня. По компасу, обязательно данному мне в Коле Шабуниным, я шел почти безошибочно вперед; морошка, заменяя мне пищу, позволяла мне сберечь небольшой запас взятого с собою хлеба и вяленой рыбы. Памятны мне ночи, проведенные в пустыне. Есть что-то торжественное, молитвенное в сознании такого одиночества. Природа делалась ближе к сердцу, нервы напрягались, так что я слышал издалека даже малейший шорох. По чуткости и осторожности я был похож на преследуемое животное. Идя по открытым местам, я пробовал петь, но в этих местах как-то дик и страшен казался мне собственный голосе. Пробовал мечтать, грезить — безлюдье и глушь давили воображение. Не стану описывать всех впечатлений этого пути. У самого озера, на реке Кучше, я наткнулся на лопаря и едва ли бы он более изумился, встретив какое-нибудь неведомое ему чудище. Ошеломленный на мгновение, он кинулся от меня на ближайшую вараку. На[48]прасно я кричал ему, бежал за ним: он уходил все дальше и дальше, пока не про пал в скалах... Спустя день, я с горы заметил две вежи, меня оттуда тоже заметили, и я еще но успел спуститься, как три лопаря, четыре лопарки и несколько ребят выбежали вон и кинулись с криками и воплями в противоположную сторону. Нужно прибавить, что так дики эти мирные и честные труженики севера только в глуши. Между Колой и Кандалакшей, на Пазреке и на берегу океана они не только не уходят от туриста, но даже охотно завязывают с ним знакомство.

Зато в Лавозере меня встретили радушно. Едва ли это не самое рыбное место в Лапландии, хотя вследствие громадного водопада на реке Вороньей здесь не появляется семга. Тут я тоже наткнулся на картографическую ошибку; Лавозеро соединяется с океаном не рекою Тириберкой, а Вороньей. Кругом Лавозера пропасть оленей и лисиц. Горы, озера и леса не исчерпывают еще деталей лапландского пейзажа. Здесь есть прекрасные луга.