Солнце над тундрой

Сборник стихов

ПЕРВОЕ СОЛНЦЕ

Ночью длинной, ночью темной
в седловине между гор
кто-то добрый и огромный
на снегу разжег костер.
И костер тот, разгораясь,
сыпал в тундру тучи искр,
ночь от сопок отрывая
и бросая клочья вниз.
Ставни туч сорвал с оконца
неба дерзкий ветерок!
В дверь Хибин ввалилось Солнце
и - уселось на порог!

ПОСЕЛОК

Над землей раскинулся
неба черный холст.
На земле щетинятся
горы в полный рост.
Под ногами
вымерзший
снег скрипуч и черств.
Январем мне вымощен
зтот зимний мост.
У Большой Медведицы
семь любимых звезд,
а от нас до станции
семь десятков верст.
Слишком скорых выводов
делать не спеши.
Мы живем на Севере,
только не в глуши.
Мы живем с охотою,
к нам судьба добра,
просто мы работаем
далеко в горах,
где и в штиль слоняется
горная метель
и в ущелье скальное
рвется, словно в дверь;
где туманы горные
солнце стерегут;
где ветра просторные
суткам счет ведут.

* * *

В неброском тундровом местечке
в плену замшелых валунов
на берегу широкой речки
стояло несколько домов.

И здесь, на северной опушке,
уснувшей в девственной тиши,
дороже купленной игрушки
мне были сказки и стихи...

Меж нами три десятилетья
и незаросший шрам войны,
пронзивший северное лето
с ночами светлыми, как сны.

А память требует вернуться,
волной манит к себе река,
и детство в одежонке куцей
зовет к себе издалека.

В нем очутившись, забываешь
и счет годам, и горечь бед.
Уж не вода ли здесь живая?..
А говорят, что чуда нет.

* * *

Январские ветры в Хибинах ревут.
Хоть тундра не море, но снежные волны
упряжке оленей колотятся в грудь
и бьют по лицу мне и жгуче, и больно.
А я все равно не прикрою лица
свободной рукой в меховой рукавице.
Я мысленно там, у родного крыльца,
к которому надо сквозь вьюгу пробиться.
Но, чтобы на праздник приехать в село,
где милая девушка ждет не дождется,
я должен рассечь этот снежный заслон.
И пусть уж усталость у ног моих вьется, -
привычно привстану на полоз саней,
хореем взмахну у Полярного круга...
Вот тут мы поспорим, кто в тундре сильней:
пастух или ветер, любовь или вьюга.

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

Глядите: ветер солнечный -
зеленое сияние,
подвижная бессонница,
холодное ласкание.
То светится, как занавес,
то быстрым вихрем взвинтится
погаснув, вспыхнет заново,
играет - не насытится.
Подарок солнца яркого,
на Крайний Север посланный
ласкать земную маковку
зеленым ветром космоса,
затмить мерцанье звездное
картиною диковинной,
светить с луною позднею
над тундрой, снегом скованной
чтоб хоть немного скрашивать
характер неуступчивый
Полярной Ночи, ставшей
бессолнечной попутчицей
доверчивому Северу.

ОБЫЧАЙ ПРЕДКОВ

Прежде чем оставить след
на земле желанной,
в церковь свез меня мой дед
в люльке берестяной.
Дед, как честью, дорожил
верой поколений:
вместо пуха положил
в люльку мох олений.
Дед на ласку был не скуп,
мудр был от природы...
Как хотел он, чтобы внук
стал оленеводом,
чтоб охотиться умел,
мог закинуть сети,
чтоб удачлив был и смел,
да и быстр, как ветер!
Чтобы с тундрой в дружбе жил
был ее полпредом
и взахлеб ее любил -
как и наши деды!

СКАЗКИ ПУШКИНА

Поспешно побросав игрушки,
не видел дела я важней,
чем сказки, что читал мне Пушкин
устами бабушки моей.
Неторопливо, задушевно,
в словах покатывая «о»,
то страшной ведьмой, то царевной
являлась сказка предо мной.
И эта сказка, будто ранка,
в душе доверчивой легла:
зачем покорная служанка
царевну в тундру увела?
Она ж погибнет там, блуждая
одна, без пищи, без костра;
повсюду рыщут волчьи стаи
в безлюдных сумрачных лесах.
...И вот удача: на избушку
к утру царевна набрела.
В работе нужной и нескучной
спокойно жизнь ее пошла.
Но тут во двор пришла черница...
Я, со слезами на глазах,
просил на том остановиться,
хотел царевне подсказать:
«Не подпускай колдунью к дому!..
И ты, Соколко, умный пес!..»
И я сбежал бы звать на помощь
в чем был, не глядя на мороз,
коль голос бабушки спокойный
я б не услышал за собой:
- Куда ты, внучек? Полно, полно,
ведь это ж сказка, бог с тобой!

* * *

Нет, луна не собеседница,
но пройтись со мной не прочь.
Из ковша Большой Медведицы
звезды выплеснула ночь
и глядится во Вселенную,
как в открытое окно.
Млечный Путь волною пенною
из миров плетет венок.
Пусть луна не собеседница,
только я хочу спросить:
не она ли та наследница,
уж не ей ли все носить?..
Снежною дорогой синею
я спускаюсь с Карнасурт 1.
Тени гор косыми клиньями
лунный свет на части рвут.

* * *

На белых оленях
по белой пороше
в родное селенье
путь мною проложен.
Сполохи сияний,
над тундрой качаясь,
о скором свиданье
мне шепчут ночами.
Рождается песня
под зорькою ранней,
под синь - поднебесьем
о Севере Крайнем.
А тундра нас любит
за верность сыновью.
Мы Севера люди -
горды ее новью.
Горды ее светлой
высокой судьбою.
Попутного ветра
нам, тундра, с тобою!

* * *

Дед учителем был сверхстрогим,
но, старанья мои ценя,
не спешил подводить итоги -
и за шалость не брал ремня.

Хоть не раз топором запретным
невзначай я камень «тесал»,
и рубанок о гвозди метил,
и стамеску в песок вонзал.

Дед сердился, и даже сильно,
я ж потом изо всех-то сил
в искупленье грехов точило,
глаз не смея поднять, крутил.

В воспитанье немало тестов -
хоть гадай на них: «чет - нечет»;
ну, а главное-то - как в детстве
на наставников повезет.

Выраженьем глубокой ласки,
непременно в вечерний час,
шли саамские наши сказки
до рассвета баюкать нас.

Мы ведь тоже зимой катались
с горки, что за ручьем, в лесу,
только нас хитроумный талыш 2
до сих пор не поймал в кису.

В январе, ожидая чуда,
лишь восток чуть светлел в снегах,
ждали мы, что олень оттуда
солнце вынесет на рогах.

В детстве радужно-ярки краски,
им всю жизнь не перецвести,
если щедро любовь и ласку
сможем детям своим нести.

ПЕРЕВАЛ

Последний солнца луч,
уткнувшись в снег, погас.
С крутых Лойяврских круч
лавины метят в нас.
А нам еще идти,
не пройден перевал,
у трудного пути
не выпросишь привал.
На прочность не впервой
испытывают нас
и ветер низовой,
и даже снежный наст.
Обычно мы молчим,
нам ясен каждый жест.
Бояться нет причин,
но риск - он все же есть.
Стремленье - словно спуск,
что короток и крут,
а мы с тобой - не груз
для древней Карнасурт.

* * *

Еще огни аэродрома
не набежали на крыло,
а я уж дома, дома, дома,
где все дороги замело,
где зори робко будят утро,
прося короткий день начать.
И дикий ветер Карнасурт
уже спешит меня встречать.
Теплеет взгляд Полярной Ночи
мы с ней друзья и земляки.,.
А я соскучился по дочке -
и нет светлей моей тоски!

РАДОСТЬ

Мглы январской следы распутав,
разогнав по ущелью тень,
рыжей лайкой вбежало утро,
упреждая Полярный День.
День пришел - и по тундре радость,
да такая - снегам цвести!
Самый сильный олень из стада
Солнце сопками покатил.
В первый день что у Солнца спросишь?
поздороваться бы успеть.
А олень его враз подбросил
в заполярных ветров круговерть.
Хоть свети - до тепла далеко,
Ночь Полярную убеди:
пусть уходит своей дорогой -
с брошью звездною на груди.

ЖЕНЩИНАМ

Взамен духов, и скороварок,
и прочих нужных мелочей
собрать бы женщинам в подарок
букет из солнечных лучей!
А как собрать его зимою
и на каком еще лугу?
Я этот вам секрет раскрою,
как только руки обожгу!

ДЕНЬ ОЛЕНЕВОДА

Огромным белым изваяньем
застыли горы близ села.
Зеленым северным сияньем
цветет Полярной Ночи мгла.
Идет внезапное затишье
на удаль буйную ветров:
и сразу горы станут выше,
и ярче блеск других миров.
А завтра с зорькою холодной,
когда еще не рассвело,
прибудет День оленевода
с упряжкой первою в село,
чтоб колокольчик, медью звонкой
играя, искры высекал
в неповторимом вихре гонки
на гордой шее вожака.
Поют упругие полозья
искусно вязанных саней.
На них пастух в любимой позе,
с ножом на кожаном ремне.
Болотом, чащей ли густою
помчится безоглядно вдаль,
туда, где Солнце золотое
блестит, как первая медаль!

АПРЕЛЬ

Апрель снега задорно стружит,
рубанком Солнце возвенчав.
Губастый ветер морщит лужи,
играет лезвием ручья.
Зима отныне осторожно
шалит по тундре холодком...
А в том ручье - малыш дотошный
катает солнышко совком.

КАМЕЛЕК

Увезут олени наши нарты
напрямик, по солнечным лучам.
Хрупкий и морозный воздух марта
инеем осядет по плечам.
Ветер марта резок и неласков,
до весны полярной далеко.
Увезут олени нас за сказкой
в одинокий домик над рекой.
И еще нас встретит непременно -
стоит лишь шагнуть через порог -
прокопченный, кладки довоенной,
верный друг - веселый камелек.
Разожжем смолистую лучину,
красный свет запляшет по щекам,
полутьма ухватится за спину,
свет и тень заспорят по углам.
И невольно в этот вечер ранний
проберется в душу тихо грусть.
А за ней придут воспоминанья,
как стихи, что помнят наизусть...
В ласковом июне спозаранку
утро нас лишило детских снов,
осень сорок первого
в землянки
всех переселила из домов.
Детство стало хрупким и тревожным
у меня, у сверстников моих.
Смех наш стал бельчонком осторожным,
затаился, сжался и утих.
Не у всех в землянках были плиты
плиты для землянок не годились,
был в войну еще не позабытым
камелек, что нынче экзотичным
показался сыну и дочурке;
а тогда, землянку освещая,
был он нашей лампой и печуркой...
И когда в году послевоенном
дед срубил для внуков новый дом,
камелек в нем также неизменно
овладел положенным углом.

ВЕСЕННИЙ ДОЖДЬ

Весенний дождь - для Севера письмо
с далекого улыбчивого Юга.
Не пряча удивленья, снег промок,
и даже горы вздрогнули с испуга.
Как смел едва начавшийся Апрель
вот так шутить с Полярною Зимою?!
Нет, не простит она ему теперь,
не сдаст свои позиции без боя.
Не ровен час - зима еще сильна.
И будет трудно юному Апрелю.
Не запоздай, Полярная Весна, -
и я прилёту пуночек поверю!

ГИМНАСТЕРКА

Одежды новой нам не шили...
Тогда был моден и весом
превосходящий новь и стили
практичный воинский фасон.
Я всем бы хвастал без умолку,
поскольку счастлив был и рад,
когда простую гимнастерку
мне незнакомый дал солдат,
сказав:
«Бери, сынок, в подарок,
смотри, она еще крепка,
вот только цвет ее неярок
и чуть залатанный рукав.
А как идет тебе пилотка,
и сапоги... почти как раз!
Ты - точно мой сынок Володька.
И он пошел бы в первый класс».
И я носил солидно, с толком
бесценный дар фронтовика,
хотя, признаюсь, гимнастерка
была мне очень велика.

Вот снова я на той полянке,
где тридцать с лишним лет назад
сидел у новенькой землянки
войну закончивший солдат.
И снова, кажется, я слышу
его спокойный тенорок
и вижу взгляд его застывший
при слове ласковом «сынок».
Теперь мне ясен в полной мере
тот стародавний разговор.
Он дал мне щедро столько веры,
что, бедам всем наперекор,
по жизни твердо марширую,
как и тогда, назло годам...
А гимнастерку фронтовую
как память - сыну передам.

ВЕСНА

Завтра Май, а снег, упрям, не тает,
запугал весну полярный мороз.
К нам весна лишь самолетом летает
в виде маленьких букетов мимоз!

* * *

Дед собирал нехитрую поклажу,
увязывал на сани у крыльца.
А я все ждал, когда он громко скажет:
«Послушай, Анка, отпусти мальца».
А я мечтал: приеду в тундру, в стадо,
ступлю на наст из солнечных лучей,
и - никакой мне грамоты не надо,
я буду жить, трудиться, как ручей,
что никогда не требует награды
за свой веселый, мелодичный труд.
Брать воду в нем, как должное, все рады
вот имя дать не всякому сочтут...
В моем, еще мальчишечьем, понятье
мерилом жизни был оленевод,
нужнее и естественней занятья
не представлял мой маленький народ...
Но дед молчал, он с матерью не спорил
Потом сказал: «Однако ты права!»
И с плачем выпускник начальной школы
последние экзамены сдавал.

* * *

Вот и май, а с неба серого
бесконечный снегопад.
Хоть и нет тепла для Севера
все равно чему-то рад,
жду чего-то откровенного,
недоступного зимой,
как приезда друга верного.
Что же все-таки со мной?
Может, просто ночи белые
сон мой выпили до дна?
Иль весна, еще несмелая,
ни в кого не влюблена?

ЗАГАДКА

Шахтеру, добывшему уголь,
ушедшему в рейс моряку
не женские ль виделись губы
в березовом теплом соку?
Когда космонавт без опаски
в неведомый космос взлетел,
не женская ль виделась ласка,
не с ней ли он встречи хотел?
Ученый, открывший планету,
ночами ее изучал,
а утром при солнечном свете
земную загадку встречал...
Порой наблюдаем украдкой,
стараясь понять до конца
извечную эту загадку...
Но есть ли конец у кольца?

* * *

Полночь улеглась на выступ скальный
розовой по-девичьи щекой.
Я спускаюсь тропкою, буквально
опершись на Солнышко рукой,
чтобы невзначай не поскользнуться
на обледенелых голышах...
В майской тундре холодно и куцо
и весна - с грудного малыша.

* * *

Беда ль, что числился подпаском
и было мне двенадцать лет?!
Я нашим летом был обласкан,
им и обут был, и одет.
Полярный День склонялся чутко
над добрым пламенем костра,
а ночь не брала ни минутки
от ярко-белого холста...
Теперь уж нет ни той деревни,
ни тех землянок по ручью,
и только ели сонно дремлют.
Они молчат. И я молчу.

* * *

Когда в стихах души не слышится
и нет мелодии в словах,
когда отчаянно не пишется -
давно не хаживал в горах!
Не забирался по расщелинам
на их надежные хребты,
где только мхи, да камни серые,
да дикий ветер высоты.
Он не научен быть покладистым
и не умеет вовсе льстить:
уж коль смеется - то раскатисто,
а коли сердится - грубит.

* * *

Кто сказал, что северных оленей
скоро будет незачем пасти,
дай, мол, срок - и техника заменит:
на нее лишь сесть да завести, -
и кати по тундре без боязни,
прямиком, по солнцу, без дорог;
на стальной машине не увязнешь,
колеси и вдоль и поперек;
мни березок слабенькие плечи;
ели, сосны походя круши;
мох и ягель вспахивай беспечно;
в светлых речках траки полощи?!
И замрет природа, увядая,
коль красу ее не пощадить.
Будет тундра вечно молодая,
если в ней олени будут жить!

МОРОШКОВЫЙ ЦВЕТ

В снегу морошкового цвета
и в изумрудовой листве
пришло к нам северное лето
на ярком солнечном холсте.
И лес, и реки, и вершины,
и я - мечтаем о поре,
когда весь свет сойдется клином
на нашей северной земле.
А лишь привыкнем к буйству лета
ценой немалого труда,
придет сентябрь - и от света
не обнаружишь и следа...
Прощаясь с белыми ночами,
привычно думаю о том,
что в Заполярье все начала
идут иль с солнцем, иль со льдом.

* * *

Березки вспыхнули стыдливо
душистой клейкою листвой.
В лесу запел комар пискливо,
отведав браги дождевой.
Зажглись на солнечных лужайках
костры густых зеленых трав.
И даже елям стало жарко
в своих игольчатых мехах.
А на болоте, меж кустами,
средь буровато-рыжих мхов
морошка чествует цветами
концерты первых куликов.
Не прячься, Солнце! Больше света
росистым травам поутру!
Не то коротенькое лето
совсем застынет на ветру!

ПАСТУХ

Вот опять дожди косые
побрели оленьим мхом,
а ровесник мой - Василий
ходит в тундру пастухом.
Нелегка его работа:
дождь ли, снег ли - на посту,
ночью длинной спать охота, -
не ропщи, крепись, пастух.
Велики стада в колхозе,
волен северный олень,
жизнь пастушья - на полозьях,
вдалеке от деревень.
Как не стлать ему под ноги
дорогих ковров из мха,
речек бурные пороги
не дарить, как жемчуга!
Он для тундры - друг старинный,
ей обязан - как костру.
Тундра б сделалась пустынной,
коль не жил бы в ней пастух!

ОСЕНЬ

Уж на серебряном подносе
прозрачной северной реки
разносит пасмурная осень
опавших листьев огоньки.
Они еще теплом лучатся,
но им уж больше не качаться
на ветках сгорбленных берез...

* * *

Снова осень, грусть по лету, по весне,
снова дождь по мшистой тундре моросит.
Снова где-то очень близко первый снег -
он нам летнее веселье не простит.

Тундра наша затаится и замрет,
будет белой восемь месяцев в году.
Но придет большой весенний поворот -
и за солнцем ночи белые придут.

Мы привыкли и к морозам, и к снегам,
наши зимы невозможно не любить.
Если надо, свяжем ветры по рогам
и заставим их в упряжке походить!

* * *

То, что было судьбою завещано,
стало - как промах в тире.
Судьба, как ледовая трещина
весною, - все шире и шире.
А между боками трещины -
холодная темная бездна:
я разминулся с женщиной,
что виделась мне, как песня.

ТУЛОМА

Я приеду к тебе, Тулома,
хоть и минуло много лет,
посидеть на крылечке дома,
что ступеньками на рассвет.
Память сердца найдет полянку,
где стоял деревянный дом,
и суровой поры землянку,
что дружила с моим ручьем.

Ручеек небольшой, но чистый,
внук предгорного родника,
жил в овраге крутом и мшистом,
и грустила о нем река.
Был он улицей и колодцем
для деревни, ушедшей в лес,
в нем все лето купалось солнце
под журчанье и тихий всплеск.

Не сердись на меня, Тулома,
я приеду к тебе, поверь,
с первым буйным раскатом грома,
открывающим в лето дверь.
Белой ночью найду полянку,
на которой стоял наш дом,
а потом отыщу землянку,
что дружила с моим ручьем.

Поздороваюсь и присяду
возле входа на старый пень,
- Друг мой, сердце, чему ты радо
Здесь войны притаилась тень. -
Только детство, как лучик света,
тьму землянки насквозь пронзив,
песней, некогда недопетой,
зазвучит, как родной мотив.

Не забыл я родного дома,
запах вереска и сосны;
как и прежде, река Тулома,
песней детства ты входишь в сны.
Нет сильнее и проще средства,
чтоб по жизни светло идти:
надо солнечный лучик детства,
обжигаясь, носить в груди!

* * *

От тундры мне немного надо:
зимой - крутых морозных дней,
весною - солнце мне награда,
а летом - светлый взгляд ночей.

ДОМОЙ

Олени чуткие бегут стремительно
путем, не хоженым еще никем.
Им тундра белая неутомительна,
им горы дальние - невдалеке.
Восходы зимние косынкой розовой
ложатся трепетно на грудь Хибин.
Укрыто дымкою село Ловозеро
в одной из тысячи больших низин.
Здесь даль холмистая березкой уткана,
к широтам северным ее влечет.
А расстоянья здесь берутся сутками,
на километры здесь немыслим счет.
А ветры дикке морозом жалятся,
зима на Мурмане - крута вдвойне.
В добротных тоборках, в просторной
малице
пастух заведомо зимы сильней.
На сани легкие присев сноровисто,
домой - и нет пока других забот, -
где с ладной песнею, где с тихим
посвистом
спешит в Ловозеро оленевод.

СЕВЕР

В чьем-то «точном» представленье
Север - тундра и пурга,
а саамские олени -
это мясо да рога.
Да уютные «лопарки» -
диво дивное из койб,
легких пим орнамент яркий,
шитый мастерской рукой.
Но пускай узнает всякий
об оленях и о тех,
кто идет в мороз и слякоть
в горы, в тундру, словно в цех.
Тот, кто видел пламень гонки,
пусть прислушается, пусть, -
и тогда услышит тонких,
чутких ног оленьих хруст.

* * *

В саамском нашем поселенье,
смотрящем в двадцать первый век,
мальчишкам нравятся олени
и сам оленный человек.

Мальчишкам нравятся, как прежде,
оленьи гонки и костер,
саамской вышивки одежда
и ветром меренный простор!

Недаром в нашем поселенье,
идущем в двадцать первый век,
все больше ценятся олени
и сам оленный человек!

* * *

Ходит по тундре
немым изваянием,
будто куда-то спеша,
возле луны
полыхает сиянием -
Ночи Полярной душа.
Если в сиянья
всмотреться внимательней,
можно подумать всерьез:
кто-то невидимый
мажет старательно
черный огромнейший холст.
Мажет и снова стирает -
не нравится
что-то в картине ему, -
не из желанья
до Солнца
прославиться -
просто из творческих мук.
Есть в этом хаосе
цвета и холода
что-то от солнечных дней,
если на сердце
без всякого повода
стало заметно теплей.
Минут бесследно
полярные сумерки:
вырастет день - и тогда
снова взойдет
над замерзшею тундрою
Солнце - Большая Звезда.

КРАЙ МОЙ

Край ты мой просторный,
Север бородатый,
край ты мой озерный,
край ты мой богатый!
В прошлом позабытый,
прозванный медвежьим,
был ты беззащитным,
был ты безутешным.
Выглядел угрюмым,
сдавленный неволей.
Был ты краем чумов,
был ты краем горя.
На погостах дальних
часто смерть гостила,
край многострадальный
счастье обходило.
Радость не селилась
в тундре полудикой.
Так веками длилось...
А теперь - гляди-ка:
разбрелись по сопкам,
по лесам еловым,
по оленьим тропам
города и села;
край мой стал моложе,
все ему по силам...
Мне он - всех дороже,
с ним я всех счастливей!

СААМСКОМУ ПАРНЮ

Всякий раз, когда бывает трудно,
чувствуешь - не выдержать борьбы
вспомни: ты хозяин вечной тундры,
а не ветхой дедовской избы!